Чёрная эстафета - Страница 9

“Mobilis in mobile”.

И с этого момента почувствовал себя свободным.

Не потеряв прекрасного настроения, Войцех провозился добрых три часа на камбузе, устроил себе форменный праздник живота, попутно выдув шестую часть винного запаса, оставил приборку на завтра и отправился спать.

«Карандаш» к этому моменту успел совершить две пульсации и просчитывал третью. Отложив исполнение прыжка, Войцех с чистым сердцем побрел в каюту.

Он никогда не оставлял икс-привод активным, если ложился спать. Вероятность сбоя достаточно мала, но она все равно ненулевая. Одно дело, когда капитан бодрствует, пусть даже и возится на кухне. И совсем другое – когда спит. Войцех где-то в самой глубине души очень боялся проснуться, и обнаружить «Карандаш» в мрачной пустоте, где не видно ни одной звезды, в каком-нибудь нулевом измерении, за подкладкой мироздания.

Почему-то казалось, что прыжок в ничто может произойти только когда капитан спит. Только когда живой человек не успеет вовремя вмешаться в работу автоматов. Если же за ними присматривать – ничего страшного не в состоянии случиться.

Суеверие, конечно. Но Войцеху было спокойнее придерживаться суеверия, чем спать при активном икс-приводе.

Наверное, у каждого яхтсмена-одиночки, у каждого человека или чужого, неразрывно связанного с космосом и полетами есть такой бзик. Иррациональный, подсознательный. И неискоренимый.

С момента пробуждения началось утро. Войцех поднялся со смутным ощущением пережитой тревоги – так бывает, когда неким недокументированным чувством улавливаешь чужой взгляд в спину или приближающуюся опасность. Ощущение было слабым и мимолетным, оно могло бы возникнуть, если бы Войцех спал где-нибудь в общественном парке на Офелии, и случайный ночной прохожий вдруг принялся бы разглядывать спящего Войцеха. Но не очень долго разглядывал, потому что пристальный взгляд обычно Войцеха будил. По крайней мере так бывало раньше.

Чертыхаясь и проклиная дремучее подсознание, Войцех поплелся в душ. Ну в самом деле – кто может рассматривать яхтсмена-одиночку, волею фрахта занесенного в сущую глушь, в медвежий угол Галактики? Разве что, отражение в зеркале.

«Карандаш» дрейфовал с полностью просчитанным очередным прыжком и ждал санкции капитана. Через полчасика взбодрившийся и подкрепившийся остатками вчерашнего пира Войцех привычно засел в любимое кресло перед головным пультом.

– Поехали? – с легкими вопросительными интонациями в голосе вздохнул он, активируя икс-привод.

А потом задумался. А откуда, собственно, вопросительные интонации? Вроде как разрешения спрашиваю… И это чувство чужого взгляда еще дурацкое…

Войцеху вдруг стало на редкость неуютно в любимом кресле. На корабле словно бы завелся призрак.

Дальнейшие действия Войцеха были совершенно бессмысленными с любой точки зрения. Но он не смог себя сдержать.

В течение двух с лишним часов он с маломощным бластом в руке обшаривал все помещения «Карандаша». Самым пристальным образом, и даже логи следящей системы и контроль перестали казаться весомым аргументом. Заяц на корабле всегда оставляет следы, особенно если корабль – одиночная яхта. Капитан немедленно почувствует нарушения привычного порядка. Или привычного беспорядка. Ведь невозможно же передвигаться по кораблю и ничего не задеть, не сдвинуть, не уронить?

Грузовые отсеки Войцех сознательно оставил на потом.

Конечно, он ничего, ровным счетом ничего подозрительного не отыскал. Нигде. Ни в кабине, ни в грузовых отсеках. Единственное, что нарушало привычную на «Карандаше» обстановку – это закрепленный посреди первого грузового саркофаг. Войцех остановился в задумчивости перед ним – перед чешуйчатым параллелепипедом, неподвижным и странно теплым.

Саркофаг явно имел внутренний подогрев – он так и пребывал заметно более теплым, чем воздух в грузовых отсеках. И снова его тепло показалось Войцеху живым. Ну не могут нагретые механизмы излучать такое равномерное и глубокое тепло! Не могут.

Войцех придирчиво осмотрел щель на верхней плоскости. Тонюсенькая, тоньше волоса. Почесал в затылке, обозвал себя идиотом, но потом все же сходил в кабину за печатью, ниточкой и пластилином. Чувствуя себя не меньшим идиотом, разделил пластилин на две части, прилепил его по обе стороны еле заметной риски, рассекающей крышку саркофага надвое, пристроил нить и опечатал обе половинки.

– Ну, – с фальшивым оживлением сообщил в пустоту Войцех, – клиент ведь желал, чтоб саркофаг даже не пытались вскрыть. Вот и доказательство будет…

Дату на печати, как известно, не мог подправить даже владелец.

С неприятным чувством никому не нужной клоунады и дешевого бодрячества Войцех вернулся в рубку. Но мрачное настроение не пропадало – наоборот, словно повисло в пространстве «Карандаша» что-то недосказанное и зловещее. Точнее даже не зловещее, а непонятное, нежданное, и потому нежелательное и самую малость пугающее.

У космических бродяг множество баек. Войцех всегда слушал их посмеиваясь, и всегда считал всех, кто в байки верит, идиотами и слабаками. Ни разу в жизни он не испытывал ни малейших неудобств на яхте. Ни на родительской, ни на паевой с двоюродным братом, ни на собственной. Войцех даже не представлял себе – как может на яхте сделаться неуютно. Это ж яхта! Дом! Выстраданный и взлелеянный!

А впервые испытав – напрягся до мурашек по коже.

Противное это оказалось чувство.

Автоматам до тревог капитана, понятно, не было ни малейшего дела. Курс рассчитывался и корректировался, икс-привод с периодичностью в час-два-три зашвыривал «Карандаш» вместе с грузом и экипажем на очередной штришок межзвездного пунктира, за пару-тройку сотен световых лет. Маленькие шажки суммировались, и вот уже «Карандаш» дрейфует в пределах галактического диска. На экранах-иллюминаторах – сплошная сияющая муть, вычленить отдельные звезды почти невозможно. Центр Галактики, ядро. Он еще очень далек, но свет тысяч и тысяч звезд, слившись воедино, в который раз заставляет остро ощутить ничтожность человеческой скорлупки перед безбрежным космосом.